Жизнь в чистилище: О спектаклях «На дне» Белгородского драматического театра и Нижегородского театра драмы

Жизнь в чистилище: О спектаклях «На дне» Белгородского драматического театра и Нижегородского театра драмы

В программе VIII Российского театрального фестиваля имени М. Горького значатся две постановки «На дне». С нижегородской многие любители театра уже успели познакомиться. Тем интереснее сравнить постановку Валерия Саркисова со спектаклем Валерия Беляковича, который был показан Белгородским государственным академическим драматическим театром имени М.С. Щепкина 17 октября 2017 года, во второй день фестиваля.

В белгородском «На дне» сразу виден узнаваемый почерк режиссера: четкая декламация, обращение артистов скорее к залу, чем к коллегам по сцене, резкие, широкие движения актеров, минимум декораций, художественное оформление, предполагающее множество интерпретаций. От этого спектакля изначально ждешь чего-то необычного, авангардного, нового.

Ночлежка в постановке Беляковича — это своеобразный замкнутый мир со своими законами, обычаями, с праведниками и подлецами, со своими лидерами и аутсайдерами. И этот маленький мирок будто помещен в некое абстрактное пространство. Кажется, что перед зрителями разворачивается своеобразный кастинг на выход из духовного и социального дна. В то же время сценография устроена так, будто все жители ночлежки заколочены в железную клетку и обитают в какой-то тюрьме, на двухъярусных нарах, продолжающихся со сцены во все четыре стороны.

«На дне» Саркисова — это тоже свой особый мир, мир съемочного павильона, который как будто остался без режиссера, мир людей, в прямом смысле слова вылетевших в трубу, мир опустившихся, бомжей, живущих на отшибе всего и вся. В этом спектакле совершенно иная подача текста, очищенная от идеологической риторики, от пафоса, так присущего большинству постановок «На дне». Это задает совсем другой ритм действию, на сцене среди шулеров, пьяниц, проституток и воров царит напряженное спокойствие, изредка прерываемое криками, драками, песнями. В постановке Беляковича спокойствия не было и нет. У каждого персонажа словно до предела оголены нервы, каждый из них крик и подколки предпочитает степенному разговору по душам.

В каждой постановке выбор костюмного решения глубоко символичен. Разные стили, эпохи воплощены в нижегородском «На дне», и намеренно обезличены белыми одеждами персонажи белгородской постановки. Саркисов, например, одевая Луку в плащ то ли председателя колхоза, то ли заядлого коммуниста, Ваську Пепла — в хипстерскую кофту-разлетайку, Василису — в пеньюары и шелк, а Анну — в нищенские лохмотья, настаивает на индивидуальности каждого, кто между тем живет единой тяжелой жизнью людей «без солнца». Решение Беляковича при этом связано со световым оформлением. Белые одежды у него признак единства персонажей, но в необходимые моменты того или иного героя выхватывает луч света, а то и всех разом «окрашивает» в голубоватые или красные тона, и это выделение каждый раз несет свою смысловую нагрузку. Получается, что с помощью сценографии Саркисов разъединяет героев Горького, чтобы затем объединить, а Белякович объединяет, чтобы впоследствии разделить, выделить.

По-настоящему объединяющей силой в обеих постановках становится музыка. Саркисовский джаз (в спектакле звучат композиции Дюка Эллингтона), импровизация, музыка нищих звучит уместно, и люди разных сословий, разного культурного уровня, с разным жизненным опытом и убеждениями, волею судьбы вместе оказавшиеся в ночлежке, поют, играют на музыкальных инструментах, веселятся от души. В спектакле Беляковича в самом начале символично звучит музыка «Покорение рая» Вангелиса, а во втором акте — композиция из фильма «Дракула» Войцеха Киляра и обработка русской песни со словами «Солнце светит не для нас», под которую дружно, залихватски, бурно и, можно сказать, с остервенением танцуют все жители ночлежки.

Не менее интересно наблюдать, как под руководством режиссеров артисты Белгорода и Нижнего Новгорода воплощают на сцене горьковские образы.

В постановке Саркисова своеобразными старожилами ночлежки выступают Сатин, Бубнов, Барон и Актер. Они объединяют вокруг себя других героев, они наиболее остро воспринимают все вокруг, вокруг них, кажется, вертится все действие. У Беляковича существует четкое деление персонажей. На первый план сначала выходит криминальный авторитет Васька Пепел, затем странник Лука, а в конце, когда первый в тюрьме, а второй исчез, и Сатин.

Итак, одним из центральных персонажей в обоих спектаклях стал Васька Пепел. Лихой, веселый парень, быстро влюбляющийся, хитрый и необыкновенно обаятельный — таким его представил нижегородский артист Андрей Соцков. В трактовке белгородского артиста Дмитрия Гарнова Васька Пепел — этакий авторитет для всех жителей ночлежки. Он задает тон, он там самый главный, а остальные, словно его сокамерники, вторят его шуткам, смеются, когда положено, поддерживают его бунт против хозяев. В белгородском спектакле это действительно мощная актерская работа. Дмитрий Гарнов показывает Пепла человеком недюжинной внутренней силы, способным на любовь, на изменения, жаждущим перемен. Тем больнее осознавать, что судьба этого вора, который вором быть не хочет, закончится тюрьмой. Васька Соцкова заранее приговорен обеими сестрами к этой участи. Его беда — его вера в чистое чувство Натальи к нему, которая, как оказалось на поверку, не менее коварна, чем Василиса.

Наталья и Василиса, роли которых в нижегородской постановке исполнили Маргарита Баголей и Марина Львова, тесно связаны, хотя на первый взгляд кажутся очень разными. «Зверь-баба» Василиса, лукавая, злая, обидчивая, человек с двойным дном, не менее страшна, чем тихая Наталья, которая в результате сдала полиции и сестру, и любящего ее всей душой Пепла.

У белгородских актрис Эвелины Ткачевой (Василиса) и Вероники Васильевой (Наташа) это образы противоположные. Василиса коварна и жестока, но Наташа пусть и строит из себя на первых порах хозяйку, все же ищет тепла, приюта и защиты, и от Васьки Пепла после признания в любви и клятвы защищать уходит обратно к разъяренной сестре как на погибель, словно чувствуя будущую смерть.

Бубнов Алексея Хореняка (Нижний Новгород) и Бубнов Дмитрия Евграфова (Белгород), кажется, одинаковы. Но артисты по-разному воплотили характер своего героя на сцене. Во время монолога о том, как Бубнов скатился на дно, Хореняк играет глазами, всю скорбь Бубнова по своей неудавшейся жизни он отразил во взгляде, а Евграфов выбрал для этого пластическое решение, делая акцент на жестах, осанке, походке.

Образ Актера также по-разному воплощен в этих двух постановках. Персонаж Юрия Котова (Нижний Новгород) будто всю жизнь не может выйти из роли. Он играет не очередную роль, он играет собственную жизнь, свое пьянство. Актер в исполнении белгородского артиста Игоря Ткачева — отъявленный алкоголик: трясущиеся руки, не слушающиеся ноги, застывшая ухмылка на лице — комичен и трагичен этот герой одновременно. В конце спектакля Беляковича о смерти Актера объявляет сам Актер: даже его смерть сыграна как перформанс, как последнее, посмертное представление. И это отсылает опытного фестивального зрителя к авангардной постановке «На дне» Оскараса Коршуноваса, которую нижегородцы увидели еще в 2013 году. В ней Актер вышел после объявленной смерти и прочитал забытое, самое любимое стихотворение, в котором «вся душа».

Различны и персонажи нижегородца Сергея Блохина и белгородца Виталия Старикова. В саркисовской постановке свой знаменитый монолог Сатин произносит тихо, проникновенно, и в этом спокойствии сквозят одновременно злость, обида и надежда. Намеренно или нет, но Блохин меняет слова в известнейшей фразе персонажа: «Человек — это гордо звучит!» И — удивительно — совсем по-другому открывается привычный горьковский текст. Сатин Старикова во время монолога поднимается над своими сожителями вверх, словно узрел недоступную им истину, и, как пропаганду, говорит о правде и человеке жителям ночлежки, дружно вставшим перед ним, как на митинге, и зрителям. Но когда он спускается вниз, на сцену, приближается к залу, а интонация лидера митингующих и протестующих меняется на доверительную, вкрадчивую, слова его будто становятся проникновеннее и западают в самую душу.

Тихий, спокойный, взвешенный Лука в исполнении нижегородского артиста Анатолия Фирстова как бы противопоставлен Луке в исполнении белгородца Ивана Кириллова. В постановке Саркисова странник рассуждает спокойно, рассудительно, без крика и лишних возгласов. Зритель к нему волей-неволей прислушивается. Лука в спектакле Беляковича другой: Ивану Кириллову удалось создать глубокий, многогранный образ старца. Лука здесь и искуситель Воланд, и Мефистофель, и шоу-ведущий. Он словно послан в этот мир, чтобы разбередить его, чтобы заставить людей, забывших нормальную жизнь, вырваться из этого чистилища в ад или рай. Белые одежды как символ чистоты и в то же время смерти, время от времени повторяющиеся слова песни «Солнце светит не для нас», приходящие в ночлежку после своей смерти Актер и Анна — все это намекает, что выхода-то у этих «бывших людей» на самом деле нет, что жизни вне ночлежки у них не будет, что надо стремиться не к выходу из подвала, а к возрождению, очищению души. И дно этих бедолаг — не социальное, а духовное, потому и мучают их не вопросы пропитания, а ведутся разговоры другого порядка: о правде и лжи-утешении, о совести и чести, о мечтах и неотвратимости судьбы. У Беляковича обитатели ночлежки обречены на безумство, ибо только в нем видится спасение из этой клетки с нарами, от затхлого воздуха и смерти. По Саркисову, герои спасутся объединяясь, поняв, что они неразрывно связаны друг с другом, по-хорошему зависимы друг от друга.